Девочка быстро налила в граненый стакан какое-то количество воды из графина, что стоял у нее на столе. Бокарев отвернулся от шкафа, в котором копался секунды назад и бросил в эту воду что-то… Это что-то растворилось в воде, но продолжало там шипеть. Девочка протянула мне стакан с желтоватой жидкостью:
– Выпейте, пожалуйста. Это нужно.
У него я не взяла бы…
Послушно выпив сладковато-горькое пойло, я откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. И что-то мне стало сильно не по себе… Не то, чтобы стыдно – это нет, но какого лысого я на него накинулась? Будто он средоточие всего зла на Земле. Отвернулась бы и ушла себе… Зачем я вывернула на него свои старые, уже давно пережитые обиды, какого хрена упомянула про любовь – ту, уже ненужную и ему когда-то и мне сейчас, почти забытую? Что со мной случилось вообще, что это за сорванный стоп-кран?
И тут в памяти ярко высветилось – «черножопик» … Открыв глаза, я уставилась на сволочь Бокарева, и губы сами растянулись в довольном оскале – на его щеке горел яркий след от моей ладони. У меня она до сих пор зудела. Потерла ее, глядя ему в глаза, почесала…
– Катя, замерь параметры. Давай-давай, мне нужно сейчас, пока девушка в ярости, – оскалился на меня и он тоже. Потому что улыбками и у меня и у него это точно не было, вот оскал – да, самое то слово.
Девочка, только усевшаяся на свой стул, медленно поднялась и тихо подошла ко мне с тонометром.
– Освободите, пожалуйста, левую руку… – и зачем-то уточнила, что это не больно.
Наверное, я испугала этого ребенка. На вид ей было лет шестнадцать-семнадцать. А, учитывая геном, могло и меньше – я тоже оформилась рано. Но она здесь – на месте медсестры, значит уже в профессии. А на это нужно время.
– Я знаю, что не больно. Спасибо, Катя, – я старалась говорить спокойно, но голос все еще подрагивал.
Стянув с себя длинную легкую кофту, я осталась в белом топе, заправленном в светлые брюки. Пришлось извернуться в кресле и в фокусе оказались мои ступни – одной из двух туфель на них не хватало. Я медленно поднимала взгляд на Бокарева…
Он сидел за столом и ерошил коротко стриженые волосы, напряженно глядя на меня. Посмотрел туда, где шевельнулись мои пальцы в капроновом носке и, раздраженно дернув плечом, встал.
– Сейчас найду.
Когда он вернулся и поставил туфлю возле кресла, Катя доложила ему:
– Сто восемьдесят пять на сто десять, пульс сто пять.
– Угум… – прозвучало невнятно, и он опять всунулся в шкаф с медикаментами.
Наверное, я все же не узнала бы его, встретив на улице. И здесь тоже не узнала бы, если бы не подсказка с именем-отчеством. От того гибкого рыжего парня мало что осталось. Даже его рыжие волосы стали другими, сейчас они отливали темной бронзой. Он еще вырос и сейчас был точно на полголовы выше моего Усольцева. И заматерел, само собой.
Виктор вступил в эту мужскую пору годам к тридцати. До этого в его внешности было еще что-то мальчишеское. А в первое время на службе он вообще сильно похудел – выматывался. А потом будто расцвел… хотя так говорят в основном о женщинах. Увереннее стал взгляд, осанка, раздались плечи, на мышцах осел небольшой жирок, делая их более объемными, а лицо уже не угловатым, а просто твердым и уверенным. Пора мужского цветения, пик мужской красоты и молодости…
Нет, я не узнала бы Артема, встреть его на улице. Этот сорокалетний мужчина почти ничем не напоминал того Тему.
Глава 14
Девочка сидела неподвижно и молча – точно испугалась моего эпического появления. Нужно было уходить. Я и сама уже чувствовала, что пульс почти пришел в норму и в мыслях прояснилось, ярость схлынула, оставив после себя неловкость и даже недоумение. Пробормотала, вставая:
– Спасибо, Катенька, извините за это беспокойство. Я пойду, все уже прошло.
– Нет-нет, – оглянулась она на Бокарева, – так нельзя. Еще минут пять… я перемерю и только тогда, если пределы…
– Правильно, Катюша, проследи, – поднялся он со стула, потирая щеку и не глядя на меня.
– Отнесись, пожалуйста, с пониманием, Зоя – сейчас она отвечает за тебя. Через пять минут я вернусь.
И вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Я улыбнулась Кате и опять прилегла головой на высокую спинку кресла, прикрывая глаза. Придется подождать. И сразу же спокойно и без нервов объяснить, что наблюдаться у него я не буду. И вообще… все то, что должна была сделать еще тогда, я как бы – и уже… Но вот сказать, что после этого мне сразу стало легче, я бы не сказала. Должно было, наверное, но – нет. А почему?
– А вы что – давно знакомы с папой? – прозвучал девчачий голосок.
Я утвердительно склонила голову.
– Учились в параллельных классах.
Папа, значит… И как же такое чудо родилось у рыжего Темки? Хотела бы я взглянуть на ее маму.
– Да, это хорошо… – начала она немного нерешительно, но потом добавила уже тверже: – Наша мама в Москве.
– Вот кто абсолютно не представляет угрозы для вашей семьи, Катенька, так это я, – устало объяснила я ей, – а мне еще долго сидеть здесь?
Нет, ну прелесть же девочка – за маму воюет, беспокоится. И мои мальчики тоже такие, мои…
– Нет, я сейчас измерю, минуточку, – поднялась она с места.
Когда вернулся ее отец, я встретила его все тем же непримиримым взглядом. Он остановился передо мной и протянул руку, чтобы помочь встать. Взглянув на Катю, я решила, что еще одно представление давать не стоит. В конце концов, мы взрослые люди. Артем помог мне подняться и при этом смотрел, как я это делаю, как двигаюсь.
– Зоя, завтра подойди прямо к Токареву. Пара-тройка недель тут у него еще есть. Только подойди обязательно, договорились?
– Вот за Токарева спасибо, – пробормотала я, – и вам спасибо, Катя. До свидания.
Выйдя за дверь, я собралась прикрыть ее за собой, но он выходил следом.
– Папа? – подала голос Катя и он улыбнулся.
– Все сторожишь, Катюш? Не устала еще? Да… скажи мне результат.
– Сто сорок на девяносто пять. Пульс в норме.
– Для меня это хорошо, – поспешила заверить я.
– Я уже понял – лицо посветлело…
Он вышел вслед за мной и пошел рядом. Мне было как-то все равно. Отвечать на вопросы Кати придется ему, а не мне.
– Что там было – в твоей мензурке? Что мне все равно на тебя? Что за зелья у вас такие?
– Зоя… ты взрослая женщина, – перебил он меня, не отвечая на вопросы: – И, кажется, должна бы понимать, что такое ласковые прозвища.
– Черножопая? – подняла я брови.
– Черножопик… это по-детски – да, и, наверное, глупо… я называл тебя так – для себя, и вспоминал все эти годы так. Ты загорела тогда за май почти до черноты, кто-то говорил об этом грубо, а я – вот так. И ничего обидного в этом нет.
– Серьезно? Тогда ладно – согласна, – покладисто ответила я, – это все? Иди, там ребенок за маму волнуется. Чудесная, кстати, девочка.
– А у тебя? Есть дети?
– Двое не менее чудесных парней, только постарше. Извини, Артем, но мне не хочется с тобой говорить, – собралась я уходить.
– Ты не так поняла тот разговор, Зоя, – засунул он руки в карманы халата и чуть поморщился: – Все не так. Зато теперь я многое понимаю... Давай поговорим с тобой на днях? Спокойно посидим… да хоть здесь, в летнем кафе, и я все тебе объясню.
– А зачем оно мне? – нейтрально поинтересовалась я.
– Затем, чтобы это не давило на тебя. Чтобы исключить такие вот вспышки… агрессии.
– Моя агрессия… много чести, Бокарев. Ты просто попался под горячую руку, потому что ляпнул, не подумав. Следующий раз просто следи за своим языком – женщина может быть не в настроении. Мне пора, извини.
– Куда ты так спешишь? – шел он к выходу следом за мной.
– Корова не доена, – доверительно призналась я полушепотом.
– Я серьезно.
– Так и я тоже, – прикрыла я за собой дверь вестибюля.
До ворот я не дошла, присела на лавочку, как только корпус скрылся за ивами. Нужно было спокойно подумать.